обычай был законом, если бы достаточно было буквы — о чем тут печалиться. Снаружи, через комнату — стража, и голоса слышны, и горячим вином с пряностями тянет из-под двери, Лесли щедр и не поскупился. Замок Дун Бар — защищенная, живая земля. Но ему ли, Гордону, старшему из больших Гордонов не знать, не чувствовать шкурой, не ощущать всей смешанной кровью — дело не в букве. Охота, как и все «родичи» и «соседи», не знает грамоты, не знает букв, ищет чутьем, слышит не голос, а мысль.
Вспомнились — три года уже минуло — те трое, что искали забавы на Границе. Хорошее было время.
Придет Охота и утащит с собой. Кормилицыны сказки. Прискачет и утащит. Перекинет через седло как куль — и утащит. Уведет. Уволочет.
Будет последней в списке. Но и список длинный, для Охоты большой чести нет. Для него — тем более. Нокс в последний год допроповедовался до идеи, что есть души — немногие, избранные — предопределенные к спасению от начала времен. А все прочие предузнаны из вечности, взвешены и определены к падению. Глупость. Глупость и суеверие.
В нашем падшем мире слишком многое зависит от обстоятельств. Но там, где речь идет о душе — как раз от начала времен — все решает свободная воля. И только она.
Малый замковый колокол брякает невнятное — и замолкает, никому неохота слишком высовываться, чтобы правильно дернуть за веревку. Метель, да и ночь не та. До полуночи — четверть часа. Самое время.
Джордж Гордон встает. Легко, без натуги, снимает ставень с нижнего окна. Осторожно ставит на пол, шум тут ни к чему. Ветер пополам со снегом бьет в комнату сквозь решетку. Впрочем, даже не будь решетки, в это окно трудно протиснуться человеку. Даже если человек уродился в щуплую материнскую родню. Но рука проходит свободно. Взять нож, разрезать ладонь — несильно, много пока не нужно. Тряхнуть кистью, чтобы капельки крови полетели в темноту, смешались со снегом.
— Кого застала ночь на дороге? Будьте гостями.
«Cветлейшие, высочайшие и всемогущие государи, король и королева, наши сеньоры! Да продлит Господь Вседержитель дни справедливого царствования Ваших Величеств!
Припадаю к ступеням ваших тронов, владыки мои, и спешу смиренно поведать вам подробности событий, свидетелями которых я стал. Как я уже имел честь сообщить Вашим Величествам, Ее Величество Мария королева Каледонская и Его Светлость лорд-протектор милостиво дозволили мне стать спутником Ее Величества в ее поездке на север своих владений. Все повеления и пожелания, что были мне переданы на этот счет я, смею полагать, выполнил полностью и столь точно и успешно, сколь попустили мне Господь и Пресвятая Дева.
Я почтительно сопровождал Ее Величество Марию, выполняя распоряжения ее и Его Светлости, и могу присягнуть, если то потребуется, что ни одно пожелание королевы и ее благородного защитника не пришло в противоречие с наставлениями, полученными мной от Ваших Величеств. Осмелюсь сообщить, что в политике Ее Величество следует советам Ваших Величеств и любящим сестринским поучениям, которые Ваше Величество Изабелла посылает своей младшей сестре-королеве, а также чтит и соблюдает мудрые заповеди, изложенные ей в братских письмах Вашим Величеством Фердинандом.
На севере Каледонии, в диких и неприветливых гористых землях, жители которых столь же бедны, сколь и упрямы, я по желанию Ее Величества Марии встречался с местными землевладельцами из благородных католических фамилий — Форбсов, Фрэзеров, Макинтошей, Монро и Кэмеронов, а также многих рангом поменьше, — убеждая их, что праведный гнев Ее Величества, ревностной католички, никак не может быть направлен на единоверцев, но причиной ему только лишь мятежная непокорность графа Хантли. Пришлось мне провести не один час в беседах с Его Светлостью лордом-протектором, и, как и назидали мне Ваши Величества, я склонял этого достойного, разумного и храброго мужа, увы, пребывающего во тьме альбийской ереси, проявить мудрость и кротость. Лорд-протектор, хоть и будучи еретик, слава Пречистой Деве, не богомерзкого франконского извода, все же на свой ошибочный лад, но почитает Иисуса Христа Господа Бога нашего, не уподобляясь ни иудеям, ни магометанам, а потому прислушивается иногда к доводам разума и помнит о заповедях веры. К тому же этот достойный муж весьма властолюбив и, как и большинство его единозаблудших братьев по ереси, полагает, что Каледония, в отличие от погрязшей в пучинах ереси Альбы, как истинно христианская держава, должна управляться владыкой, а не владычицей.
Как ни пытался дерзкий и лукавый еретик, альбийский посол Рэндольф, воспрепятствовать мне, восторжествовала все же воля Ваших Величеств. Мне удалось склонить на сторону королевы северных лордов-католиков, после чего они составили значительное числом (хотя и не силой) пополнение армии Ее Величества Марии и лорда-протектора. Посол Рэндольф же был удален от двора и направлен Ее Величеством в замок Страсбоги, принадлежавший графам Хантли, где, по донесениям гонцов, не менее двух недель праздно проводил время, предавшись порокам чревоугодия и пьянства, и был столь щедро взыскан мятежным семейством, что по возвращении клялся перед королевой в том, что граф Хантли верен Ее Величеству и готов оказать ей самый изысканный и почтительный прием по первому желанию Ее Величества. Как стало известно позднее, это оказалось гнуснейшей намеренной ложью, ловушкой, но в сражении под Корричи храбростью, в которой нельзя отказать этому еретику, и силой оружия своего посол Рэндольф доказал, что был и сам введен мятежниками в заблуждение, ибо немногие мужи могли в тот день торжества королевской власти соперничать с Рэндольфом в рвении и доблести, о чем я вынужден свидетельствовать, ибо Господь Наш заповедовал нам честность и беспристрастность и в словах, и в мыслях, даже в отношении врагов наших, а посол Рэндольф — доподлинно враг нашей истинной веры, нашего уклада праведной жизни и интересов Ваших Величеств в особенности.
Сражение было весьма напряженное, и весы победы не сразу склонились в пользу армии Ее Величества. Лично я при том не присутствовал, находясь при королевской особе, но лучшим доказательством трудности хода сражения может послужить то, что за время от начала до конца боя три гонца прибывали в Абердин с вестями о неминуемом поражении королевских отрядов, и лишь четвертый принес известие о победе и пленении вражеских командиров. Не скоро и не сразу стало известно о каре Божией, постигшей мятежного четвертого графа Хантли прямо на том поле, где он дерзнул вступить в бой с войсками Ее Величества. В том, что это кара Господня и свидетельство гнева Господня, сомневаться не приходится, ибо при самом тщательном осмотре
